то на крючок запирает в уборной. Меж скарбом — тропинки, крымских окольней. От шума взбесятся и самые кроткие. Весь день — звонки, как на колокольне. Гуртом, в одиночку, протяжные, короткие… И за это гнездо — между клеток и солений, где негде даже приткнуть губу, носишься весь день, отмахиваясь от выселений мандатом союзным, бумажкой КУБу. Вернешься ночью, вымотан в городе. Морда — в пене,— смыть бы ее. В темноте в умывальной лупит по морде кем-то талантливо развешенное белье. Бр-р-р-р! Мутит чад кухонный. Встаю на корточки. Тянусь с подоконника мордой к форточке. Вижу, в небесах — возня аэропланова. Приникаю к стеклам, в раму вбит. Вот кто должен переделать наново наш сардиночный унылый быт!
БУДЕТ.
Год какой-то нолями разну́лится. Отгремят последние битвы-грома. В Москве не будет ни переулка, ни улицы — одни аэродромы да дома. Темны, неясны грядущие дни нам. Но — для шутки изображу грядущего гражданина, проводящего одни сутки.
УТРО.
Восемь. Кричит радиобудильник вежливый: «Товарищ — вставайте, не спите ежели вы! Завод — зовет. Пока будильнику приказов нет? До свидания! Привет!» Спросонок, но весь — в деловой прыти, гражданин включил электросамобритель. Минута — причесан, щеки — даже гражданки Милосской Венеры глаже. Воткнул штепсель, открыл губы: электрощетка — юрк! — и выблестила зубы. Прислуг — никаких! Кнопкой званная, сама под ним расплескалась ванная. Намылила вначале — и пошла: скребет и мочалит. Позвонил — гражданину под нос сам подносится чайный поднос. Одевается — ни пиджаков, ни брюк; рубаха номерами не жмет узка. Сразу облекается от пяток до рук шелком гениально скроенного куска. В туфли — пару ног… В окно — звонок. Прямо к постели из небесных лон впархивает крылатый почтальон. Ни — приказ выселиться, ни — с налогом повестка. Письмо от любимой и дружеских несколько. Вбегает сын, здоровяк- карапуз. — До свидания, улетаю в вуз. — А где Ваня? — Он в саду порхает с няней.
НА РАБОТУ.
Сквозь комнату — лифт. Присел — и вышел на гладь расцветоченной крыши. К месту работы курс держа,