Начальник спокойно передвигает кожаный на два валика намотанный план. Все спокойно. И вдруг — как подкошенный, камнем — аэроплан. Ничего. И только лучище вытягивается разящей ручищей. Вставали, как в пустыне миражи, сто тысяч машин эскадрильи вражьей. Нацелив луч, истребленье готовящий, сторон с десяти — никак не менее — свистели, летели, мчались чудовища — из света, из стали, из алюминия. Качнула машины ветра река. Налево кренятся по склону. На правом крыле встает три «К», три черных «К» — Ку-клукс-клана. А ветер с другого бока налез, направо качнул огульно — и чернью взметнулась на левом крыле фашистская загогулина. Секунда. Рассмерчились бешено. И нет. Исчезли, в газ занавешены. На каждом аэро, с каждого бока, как будто искра — в газовый бак, два слова взрывало сердца: «Тревога! Враг!»
АЭРОБИТВА.
Не различить горизонта слитого. Небо, воздух, вода — воедино! И в этой синеве — последняя битва. Красных, белых — последний поединок. Невероятная битва! Ни одного громыханийка!! Ни ядер, ни пуль не вижу мимо я — только винтов взбешенная механика, только одни лучи да химия. Гнались, увлекались ловом, и вдруг — поворачивали назад. Свисали руки, а на лице лиловом — вылезшие остекленелые глаза. Эскадрильи, атакующие, тучи рыли. Прожектор глаз открывает круглый — и нету никаких эскадрилий. Лишь падают вниз обломки и угли. Иногда, невидимые, башня с башнею сходились, и тогда громыхало одно это. По старинке дрались врукопашную два в абордаже воздушные дредноута. Один разбит, и сразу — идиллия: беззащитных, как щенят, в ангары поломанные дредноуты вводили, здесь же в воздухе клепая и чиня. Четырежды ночью, от звезд рябой, сменились дней глади, но все растет, расширяется бой, звереет со дня на́ день, В бою умирали пятые сутки. Враг отошел на миг. А после тысяча ясно видимых и жутких машин пошла напрямик. В атаку! В лучи!! — Не свернули лёта. В газ!!! — И газ не мутит. Неуязвимые, прут без пилотов. Всё метут на пути.